Он разводил покемонов. На люстре. Когда они подрастали, продавал их на рынке, по десять рублей за штуку.

 

Иногда хозяин квартиры впадал в детство. В такие дни он вытаскивал из-за батареи невесть как затесавшегося туда телепузика и сидел с ним в обнимку, уставясь неподвижным взглядом в пыльное окно.

 

Телепуз, почуяв близость живого человека, нёс какую-то околесицу про Вселенские бездны и кварковые звёзды, умилительно агукал и гугукал. По небритым щекам человека катились слёзы и он постепенно вспоминал, кто он и что здесь делает. С омерзением пихал зелёную плюшевую тварь обратно за батарею и шёл кормить своих покемонов.

 

Собственно, процесс кормёжки заключался в том, что надо было порвать старые газеты на мелкие кусочки, размочить их в фотографической кювете хлорированной водопроводной водой и поставить эту кювету на люстру. Голодные покемоны урча на все лады телевизионными голосами набрасывались на еду, а потом долго брызгались сверху водой на своего хозяина. В такие моменты он чувствовал себя особенно несчастным и одиноким и как никогда ненавидел своих покемонов. 

 

Чтобы покемоны росли быстрее ему приходилось добывать самые старые советские газеты — на них они росли, словно на дрожжах. Иногда он не удерживался и прежде чем разорвать газету на клочки сидел и читал статьи на пожелтевшей, пахнущей коммунальной квартирой, бумаге. Все подряд. В конце-концов его рассудок тонул в безумном и неопределённом прошлом. 

Он плутал среди фотографий передовиков и передовичек, задорно смотревших в светлое будущее и тосковал о давно прошедших и никогда не бывших временах. Он придумывал счастливое прошлое и от непонимания, почему люди не живут так как он придумал, печалился ещё больше. Мир становился чёрно-белым, как и старые снимки в газетах и обрастал готичными углами, раздиравшими нежную душу хозяина в клочья. 

 

В таки дни, когда помешательство достигало величин запредельных, он забирался на люстру к своим покемонам в самом гламурном прикиде — женских колготках с широкими мужскими подтяжками и ночной сорочке, отделанной какими-то лохматыми кружавчиками. Неспешно набивал свою трубку чёрным байховым чаем из пачки с нарисованным на ней слоном и нежно, едва прикасаясь огоньком спички к набитым в чашечку чёрным листьям, слегка втягивал в себя горький, тяжёлый воздух из мундштука.

 

Он пускал под потолок, увешанный пыльной паутиной и куколками невесть когда вылупившихся бабочек, клубы сизого дыма и свободным от помешательства краешком сознания, мечтал о далёком бурном море…